Образ города «Мертвые души»

Город, изображенный в «Мертвых душах», пронизывает гнетущий дух застоя и разложения. Плоские, унылые улицы тянутся, словно не имея ни начала, ни конца, пересекая стремления жителей от шума и суетности к тихому забвению. Грязные, серые дома устало склоняются к земле, почти сливаясь с пыльным и в избытке травянистым ландшафтом, в котором сложно найти хотя бы малейший признак прогресса.

Здесь время словно застыло, и люди, вездесущие бюрократы и мелкие лавочники, изнывают под бременем собственных убеждений и нерадивых положений. Лица их пусты, бесцветны и невыразительны, почти как сами дома, годами стоящие без ремонта. В их глазах тоскливыми огоньками светится безнадежность, словно они потеряли все стремления и желания, уступив себя рутине и жалобному существованию.

Торговая площадь, сердце города, выглядит как декорация к пьесе о безвременье: полупустые лавки с потрескавшимися вывесками, выцветшие и облезлые. Над всем царит зловонный, затхлый воздух, напоминая о всякого рода бедах, о которых здесь предпочитают не говорить.

Сквозь витражи и вывески проникает свет, лишённый тепла и жизни, мягко заливая дороги белесым ликом, словно подгнившие стены старого дома, где давно уже поселилась пустота. В любое время года город окутан тем же выцветшим покрывалом уныния, неспособным к переменам и обновлению.

И в этой сцене разложения и безнадежности, сказывается подвешенное состояние не только городских структур, но и самых их душ, кажется, что город сам по себе живет. Сам по себе является некой сущностью, борющейся за выживание в трясине безразличия и безысходности, которая давит преступно «урбанистическими» джунглями, едва способными дышать в недрах заболоченной действительности.

Трудно представить, чтобы весёлый и деятельный человек нашёл бы здесь хотя бы малый уголок для своего существования. Всё здесь готовит к апатии и безрадостному согласию с тем, что ничего нельзя изменить. Этот город звучит твоими внутренними голосами: он давит, душит, но одновременно и манит своей мрачной стабильностью, неизменностью, как если бы единственный способ существования был бы достижим только через полное смирение и пассивное принятие своей участи.