Печорин и Грушницкий (по роману Лермонтова "Герой нашего времени")

Печорин и Грушницкий встретились в полусумрачной гостиной. Тяжелые бархатные портьеры покачивались от редких световых бликов, заглядывающих из-за закрытых ставень. Обстановка, казалось, дышала вековой тайной, как душевный и ненарушимый порядок старинного дома, где каждый предмет овеян воспоминаниями и эмоциями прошедших лет.

Грушницкий был в своей манере вызывающе-романтического вида: темное пальто с высоким воротником, чуть засеченные глаза, в которых угадывалось больше театра, чем сердечной драмы. В голосе звучали нотки драматургического напряжения, когда он обратился к Печорину:

— Ты не понимаешь, Печорин, как тяжело справиться с таким бурлящим чувством, когда твоя душа взрывается, как бомбовая гильза, разлетающаясь на острые осколки. Ведь любовь…

Но не успел Грушницкий договорить, как Печорин прервал его холодным и безэмоциональным тоном, настолько спокойным, что становилось очевидно: эмоции, чувства — все это для него лишь интерьер вечного спектакля жизни, в котором он сохранял роль невозмутимого зрителя:

— Любовь — это лишь игра, Грушницкий. Игра света и тени на стенах, иллюзия, от которой остается лишь пустота. Зачем придавать ей такую значение? Важно понимать, что за этим стоит только мгновение, а после него нет ничего.

Грушницкий заночевал, взглянув на Печорина как на нечто необъяснимое и странное, захлесту такого философского подхода, тягостного внутреннего одиночества. Может быть порой и сам Грушницкий чувствовал подобное, но не признавался в этом даже самому себе.

— Но, мой друг, как можно жить так, убивая в себе каждое волнение, когда мир наполнен такими яркими красками?

Печорин едва усмехнулся, словно ему был понятен какой-то общий секрет, известный лишь посвященным:

— Эти краски, мой друг, чаще всего тускнеют. И, вглядываясь в них, ты поймешь, что они мимолетны, как закатный свет.

Грушницкий покачал головой.

— Тогда что же остается? Для чего жить, если все это иллюзия?

Печорин, обратив свой взор к окну, за которым погружалось солнце, сказал тихо, почти шепотом:

— Остается лишь жить так, как можешь. Найди что-то, что удержит тебя на краю, и держись за это, пока не станет слишком поздно.

В этой искренности Печорина был весь трагизм его характера — человек, видящий мир без розовых очков, но неспособный поверить в настоящую любовь, искренние чувства, оттого и казался обреченным на вечное одиночество.

Грушницкий, задумавшись над словами друга, вздохнул, осознавая, как далек был его романтический идеал от той суровой реальности, что открыл ему Печорин.

Этим вечером они разошлись, каждый со своими мыслеми, но уже по-разному воспринимая мир вокруг. И, возможно, именно эти различия не искушений, а убеждений определили их судьбы, подобно двум параллельным линиям, которые никогда не пересекутся вновь.