Описание хвастовства Хлестакова из пьесы "Ревизор"

Хлестаков, грациозно расхаживая, продолжал рассыпаться в неуёмной болтовне, полуприкрывая глаза и лениво играя пальцами с вставками своего жилета.

— Да-с, — тянул он, словно заключая договор, — в Петербурге меня многие знают. С министрами я на «ты», а с императрицей, ну прямо как с родной матерью. Заеду бывало к графу, да и остаюсь у него на обеде, у молочной суп на опазионскую вилку вкушаем! Ах, да что супы, у нас там настоящие чудеса: ну прям райская кухня — и рябчики с орехами, и трюфели всякие. Да, и не просто так! В театре, каждый вечер в ложу на самое лучшее место зажмите.

— На балы приглашен практически ежедневно, — продолжал Хлестаков не сбавляя темпа. — Балет, опера, да что там балет — лично в «гранд-опера» хожу со всей знатью! Хотя чего греха таить, наши учреждения в Европе изобразить пытаются, но нигде нет такой балетомании, как у нас. Всё за границей — фальшивка, одна подделка...

Теперь, будто бы переключая ритм, Хлестаков принялся говорить о своём якобы невероятном положении в обществе. Он наскоро упомянул, что его записные книжки полны адресами высоких лиц, прокуроров, почт-директоров и даже князей, которые не раз лично его принимали.

— Вот хоть тот же Александр Макарович, — махнул рукой Хлестаков, — всяк раз как в столицу приезжаю, так прямиком ко мне в гости, и никто больше. Позвонит, приедет: "Милый Иван Александрыч, давайте к нам на банкет, хочу вас видеть". И что? Садишься напротив всякого дамского общества, да коммуна князей! А хоть скажем торгаш — какой-то уездный хам, который там плутает!

— А я ведь не люблю эти варварски-местечковые нравы, — всколыхнул Хлестаков, будто утверждая несомненное, — пишу знатно, побеждая всех и вся на этом поприще. Прикажешь еду закажите, ну что вам, сорок пять пудов селедки, или пять шерстяных матрасов? Но в конце концов, вокруг бегают, подкидыши, из горячих русских недр вывезенные. А сам император — так просто мой приятель.

Растекаясь мыслью по древу, он принялся расхваливать свои литературные успехи: мол, никто иной, как сам Пушкин зависть испытывал, а Жуковский, бывало, манускрипты его украдкой читал и выслуживался похвалами. Публиковались статьи, фельетоны, пьесы — и все гремели, разлетались по всей России, а издательства его моментально захватывали, шуршащими томами.